Запасные части для коммунальной и дорожно-строительной техники

Учит ли нас история науки ?

1991. Семенов А.В., "Куда же нам плыть?.."


Куда же нам плыть?..

Семенов А.В.

Журнал «Химия и жизнь», 1991, № 5, стр. 2-5.


        В шестидесятых годах в ходу были строчки «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне...» Ядерная физика, физика элементарных частиц – эти понятия окружала какая-то тайна, очарование, и, может, потому они обладали притягательной силой для тысяч выпускников школ. Конкурс в наиболее сильные физические вузы превышал десять человек на место, почти как сегодня в торговые техникумы.
        Девяностые годы начинаются совсем по-другому. Нельзя, правда, сказать, что лирики вышли из загона, скорее, они перебрались в какой-то другой. Но физики по непопулярности бесспорно в лидерах. Почему?
        Среди основных причин мне видится многолетняя, упорная и успешная борьба руководства нашей науки за создание и развитие именно советской науки. Наиболее эффективное средство в этой борьбе – изоляция нашей науки от науки мировой. Но наука – едина, не может быть национальной таблицы умножения, как в свое время говаривал Антон Павлович Чехов. И как только в последние годы приоткрылись окна в зарубежье, стало ясно, что советская наука сильно отличается от мировой совсем не в лучшую сторону. И у тех, кто занимался в нашей стране наукой, возникло совершенно естественное желание заняться наукой нормальной – вот, по-моему, одна из основных причин оттока молодых ученых на Запад. У тех же, кто не успел пока всерьез ввязаться в научные упражнения, пропало желание это делать, во всяком случае, у большинства.
        В журнале «Новый мир» за прошлый год доктор философских наук И. Мочалов представил читателям книгу П.Л. Капицы «Письма о науке. 1930 – 1980». Вот всего две цитаты. Сначала – из письма П.Л. Капицы:
        «То, что в Англии решается телефонным звонком, здесь требует сотни бумаг. Тебе на слово ничему не верят, верят только бумаге, недаром она дефицитна. Бюрократия душит всех <...>. Мне, как ученому, страшно трудно найти место свое. По-видимому, <...> время еще не созрело, это и есть трагедия моего положения. По-видимому, единственный выход – это стать в исключительное положение, так сказать под непосредственное покровительство власти. Быть на правах тепличного растения...»
        Теперь предоставим слово И. Мочалову: «Чем дальше углубляешься в эту книгу, тем необратимее встает вопрос, намек на который еще давно был бы сочтен, по меньшей мере, кощунственным: а развивалась ли вообще советская наука? На мой взгляд, из писем П.Л. Капицы может быть извлечен достаточно определенный ответ. А именно: советская наука, рассматриваемая в собственной системе отсчета, в общем и целом несомненно развивалась. Однако качество этого развития было таково, что в контексте достижений мировой науки в 1930-1980 годах наша наука, к великому сожалению, деградировала и это деградация продолжается по сей день».
        Комментировать нет нужды.
        Нельзя отрубить ветку от дерева и надеяться, что она после такой операции станет сама по себе расти быстрее и лучше. А с нашими учеными такие эксперименты проводят уже не один десяток лет. Теперь наука наша представляет собой фантасмагорический сад отрубленных ветвей. В некоторых увядших листьях можно еще угадать былую красоту, кое-где видны и плоды – в большинстве своем полузасохшие... Душа от такого зрелища переполняется унынием.
        Но не надо отчаиваться. Не зря Тютчев сказал, что «умом Россию не понять». Казалось бы, по всем законам природы отрубленные ветки должны засохнуть, ан нет – то там, то тут на них проклевываются зеленые листочки.
        Для полной объективности надо признаться, что я несколько сгущаю краски. По мнению западных экспертов, есть некоторые области, где наука наша находится на мировом уровне, - кристаллография, астрономия и астрофизика, металлургия и бурение, химия, океанология и другие занимают на общем фоне вполне достойное место. Мой хороший друг, отличный математик, доктор наук в 28 лет, не стремился выехать за границу, объясняя это тем, что Москва -  мировой центр математики, и кому надо – пусть сами приезжают и учатся.
        Наши специалисты по элементарным частицам пользуются заслуженным авторитетом в международном сообществе и участвуют во многих проектах.* Расскажу о том, к которому сам имею отношение уже несколько лет. Итак, физика элементарных частиц высоких энергий, ФРГ, Гамбург, международное сотрудничество АРГУС.

        Примечание. * - За подробностями отсылаем к публикациям А. Семенова в «Химии и жизни» – 1985, №№ 10-11, и 1990, №№ 5-6.

        Но сначала – немного истории.
        В конце 50-х и в 60-х годах в СССР была создана современная для того времени экспериментальная база. Для физики элементарных частиц – протонные ускорители в Дубне и в Институте теоретической и экспериментальной физики в Москве, позднее -  самый крупный по тем временам в Серпухове; электронные ускорители в Ереване и Харькове. Наша страна была одним из лидеров в теоретических и экспериментальных исследованиях в этой области. Работа в СССР привлекала зарубежных ученых, которые приезжали к нам со своими системами обработки данных и оборудованием.
        Прошло четверть века, за рубежом сменилось два поколения ускорителей, несколько поколений экспериментальных установок, полностью изменились системы обработки данных и обмена информацией между научными центрами.
        У нас же практически ничего не построено за исключением электрон-позитронных колец в Новосибирске. Темпы строительства и качество большинства других исследовательских установок таковы, что их сооружение почти не имеет смысла. Лишь благодаря высокой научной квалификации и изобретательности исследователей, удается в нашем отечестве выполнять работы, отвечающие современному мировому уровню. Но это единицы из сотен достижений мировой науки. На большинстве крупных международных конференций присутствует сто, двести, а порой и больше физиков США, столько же европейцев, чуть меньше японцев, а наших можно с гарантией пересчитать на пальцах двух рук. За державу обидно.
        Ситуация с отечественной экспериментальной базой физики высоких энергий напоминает мне анекдот о бассейне в сумасшедшем доме: его обитатели упорно учатся плавать, а воду им пообещали налить, как только обучение успешно завершиться.
        Промаявшись не один год в подобном плавании «посуху», наши экспериментаторы стали искать и находить возможность работать на зарубежных ускорителях. Нет ни малейшего сомнения в том, что эта форма существования очень важна, перспективна и станет расширяться. Но она не может и не должна исключать развития отечественной экспериментальной базы физики элементарных частиц. Однако к мечтам о том, как все должно быть, мы обратимся чуть позже. А пока познакомимся с тем, как организовано международное сотрудничество.
        Десять лет назад канадские, американские, немецкие, шведские и советские физики договорились построить установку АРГУС на гамбургском ускорителе. К 1982 году построили, в 1983 году она успешно заработала. К осени 1990 года этим сообществом опубликовано более сотни научных работ в ведущих мировых журналах, сделано несколько сотен докладов по всему миру, защищены сотни диссертаций. Вклад москвичей с первого дня сотрудничества был и остается очень весомым: они разработали, изготовили и смонтировали одну из основных частей установки. Кроме того, они получили немало интересных результатов и не раз делали доклады от имени всех участников. Но это не главное. Важнее всего то, что «там» работается невероятно хорошо и эффективно. Можете себе представить, как бы вы плескались в воде после многолетнего плавания «посуху». И, возвращаясь, в родные пенаты, продолжаешь крутиться с заграничной интенсивностью. Благодаря возможности работать на современном оборудовании, в нашем ИТЭФе выросла группа способных (а надо бы написать – талантливых) экспериментаторов.
        С первых же дней набора экспериментальной информации в рамках АРГУСа собранные сведения оперативно передавали в Москву. В 1985 году началась реальная обработка этой информации в нашем институте.
        К сожалению, вычислительные мощности института не позволяют выполнять все необходимые расчеты в полном объеме, но существенная часть работы может быть сделана. Кроме магнитофонных лент с экспериментальной информацией, у нас хранятся все материалы, полученные коллегами по работе. Это позволяет московским членам сотрудничества продолжать здесь свою деятельность, а начинающим исследователям знакомиться с современной экспериментальной техникой даже в ее отсутствие. Удалось организовать работу так, что студенты 4 и 5 курсов МФТИ, проходящие в институте практику, включались в исследовательскую работу. В 1990 году два студента 4 курса МФТИ успешно защитили дипломы на материалах, полученных в АРГУСе.
        И такая воцарилась благодать, что мы расслабились и забыли о суровости нашей действительности, в которой, говоря словами Мальчиша-Кибальчиша, «и все хорошо, да что-то нехорошо». Конечно, сложности были всегда, но они отступали перед нашим энтузиазмом. Например, для работы на ЭВМ нужен терминал – экран с клавиатурой. С начала работы он был у нас один, и его вполне хватало на двух-трех работающих физиков. Года через три, когда стало тесновато, ценой колоссальных усилий удалось выбить еще один, хоть и плохонький, но действующий. С тех пор – ничего. А мы разворачивали дела, как-то забывая об особенности местных условий. В конце концов за двумя терминалами должны были работать четырнадцать человек. Снова стало тесновато. Но наш мудрый начальник вспомнил, что в неделе семь дней по 24 часа, итого – 168 часов. Если их поровну распределить, то каждому достанется ровно по двенадцать – совсем не так мало. В их числе, правда, ночные и воскресные, но во имя науки на это можно не обращать внимания.
        Мы не обращали, и дело шло. Пока не стали появляться непреодолимые трудности. Во-первых, у ЭВМ, на которой мы считали, сломался диск, на котором хранились наши данные. Починить его не удавалось, а купить новый было абсолютно нереально по причине отсутствия валюты. Но мы предвидели подобную неожиданность, и у нас была копия всей информации на магнитофонных лентах. Правда, работа с магнитофонами в несколько раз медленнее, чем с диском, но – делать нечего. Потом и магнитофоны не выдержали круглосуточного натиска и один за другим вышли из строя. Работать стало негде...
        Труднее всего переносить вынужденное безделье тем, кто вкусил наслаждение от настоящей работы. Особенно молодым ребятам, не закаленным в многочасовых чаепитиях. У них стали разочарованно гаснуть глаза, и страшнее этого для нашей советской науки вряд ли что-нибудь можно придумать.
        Конечно, мы продолжаем бороться за право работать по-человечески. Это еще одна особенность советской науки: большая часть сил уходит не на исследовательскую работу, а на борьбу за то, чтобы тебе дали поработать. Обычно на нее тратится от 50 до 100 % сил исследователей.
        Мы ведем борьбу по нескольким направлениям. Во-первых, переделываем все программы для работы на отечественных машинах. Во-вторых, стараемся купить для группы хорошую малую ЭВМ, на которой можно было бы организовать работу. В-третьих, пытаемся наладить компьютерную связь с Гамбургом, чтобы из Москвы работать в вычислительном центре ДЕЗИ. Планы большие, но осуществятся ли они? Пока оказалось, что проложить линию связи от Гамбурга до Москвы гораздо проще, чем протянуть по Москве пять километров проводов от телефонной станции до института.
        И когда побарахтаешься во всем этом год, другой, пятый, уже не спрашиваешь, «почему молодые ученые уезжают работать за границу», а задумываешься – во имя чего ты сам здесь. Но пока еще есть надежда, продолжаешь бороться непонятно с кем, как говорит наш начальник, «из чувства долга перед Природой».
        Каждое чаепитие в лаборатории начинается одним и тем же извечным русским вопросом – «Что делать?». Как видно, даже самое эффективное международное сотрудничество при всем желании пока не может пустить корни в советской науке без кардинальных перемен в ней. Совершенно необходимы срочные и решительные меры.
        Следуя международному опыту, можно было бы на конкурсной основе определять наиболее перспективные проекты, которые сочетали бы разумные материальные затраты с возможностью выхода на современный мировой уровень исследований. Тогда у нас появился бы шанс получить побыстрее нужные терминалы, диск, а то и приличную ЭВМ, а не делить все это поровну на тридцать лабораторий института. На той же конкурсной основе следовало бы рассматривать и финансировать строительство экспериментальных установок на мировом уровне, которые могли бы привлечь для работы зарубежных физиков. Кроме непосредственного строительства установок, надо бы резко улучшить условия работы научных сотрудников. Сюда относятся обеспечение лабораторий современной оргтехникой, выход в международные компьютерные сети для беспрепятственного и быстрого обмена научной информацией. Невероятно важно преодолеть информационную изоляцию отечественных институтов от зарубежных центров. Замыкание исследований в национальных рамках может привести лишь к бессмысленному дублированию работ и пустой трате средств. Теперь-то уж всем ясно, что развитие физики высоких энергий – общемировой процесс и единственным разумным решением было бы войти в него равноправным участником.
        Трудно говорить о необходимости выделения больших средств на фундаментальную науку сегодня, когда в стране талоны на сахар и другие продукты, с прилавков исчезают табак и даже хлеб. Но делать это необходимо. Фундаментальная наука – важнейшее интеллектуальное достояние цивилизованного общества. Именно она есть источник всех знаний об окружающем мире и, в конечном итоге, основа всей прикладной науки и техники. Недостаточное финансирование приведет к необратимой деградации физики высоких энергий в стране. Помимо общечеловеческого ущерба для общества, утраты национального научного потенциала будут потеряны и возможности для развития новых технологий в будущем.
        В нашей стране есть прекрасные физические школы, в частности в ядерной физике, оригинальность и высокий уровень которых признаны во всем мире. Они создавались более столетия усилиями многих корифеев отечественной науки. Мы просто не вправе позволить им исчезнуть.
        Даже в блокадном Ленинграде, едва не погибая от голода, ученые хранили коллекцию семян, потому что они понимали: в ней заключено будущее. Экономить на науке сегодня – это значит проедать и пропивать наш завтрашний день. Мне могут возразить – еще неизвестно, что из этой самой науки получится. Верно. Так же, как и из наших детей. Но нельзя же экономить на детях!
        Если не начать сегодня, завтра не для кого будет строить – молодежь уедет. Конечно, не вся, Запад отберет себе самых лучших. Буквально позавчера, когда я дописывал статью, у проходной нашего института появилось объявление, приглашающее наших студентов, аспирантов и докторантов продолжить свое образование в ведущих университетах США и Канады. Как удержать ребят от столь заманчивой перспективы? Мне вспоминаются слова канадского политолога Ильи Герола, сказанные им в интервью одной московской газете: «В Америке, в лифте одного крупнейшего математического института, я недавно увидел объявление: «Ребята, не говорите в лифте по-русски: это раздражает оставшихся американцев». Две трети огромного здания заполнены русскими эмигрантами, которые прекрасно работают, которых все ценят и которые отдадут за Америку жизнь. Потому что эта страна их любит. Очень важно, чтобы тебя любили».
        К сожалению, я не могу сказать, что в нашей стране ученых любят. Скорее наоборот. По-моему, это еще одна причина отъезда ученых. Очень хочется, чтобы тебя любили и труд твой был нужен державе. А иначе – «куда ж нам плыть?»...

Справка:

Мочалов Инар Иванович, доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Институт истории естествознания и техники (ИИЕТ) им. С.И. Вавилова РАН, работает в отделе истории наук о Земле. Автор первого научного жизнеописания В.И. Вернадского и многих статей о его жизни и творчестве, редактор и/или составитель многих из опубликованных в послевоенное время произведений Владимира Ивановича.
Мочалов И.И., "Владимир Иванович Вернадский. 1863-1945 гг.", М.: Наука, 1982, 488 стр., 16500 экз.