Запасные части для коммунальной и дорожно-строительной техники

Аномалии

2002. Шевченко В.В., "О сигналах из космоса".


О сигналах космоса.

Шевченко В.В.

26 мая 2002 года.
http://www.pereplet.ru/text/schevchenko26may02.html

        Важнейшая из идей, привносимых понятием внеземной цивилизации (ВЦ) – это гипотеза о существовании сверхчеловеческого разума. Это в высшей степени обязывающая гипотеза. Спрашивается, откуда же она взялась и как утвердилась в безбожной науке?
        Ясно, что она опирается на идею множественности миров – один из краеугольных камней современной науки. Среди законов природы ее нет, но в некотором смысле она фундаментальней любого закона. Это как принцип причинности – не закон природы, а его форма. О принципиальности этой идеи можно судить по процессу Джордано Бруно, “Разговорам о множественности миров” Фонтенеля, космологии Канта и многим другим основоположениям классической науки. Достаточно вспомнить Бруно, отдавшего жизнь за утверждение этой идеи, чтобы осознать, насколько она в свое время была неочевидной.
        Принятие ее – необходимый момент преодоления антропоцентризма: полагания человека смысловым центром Вселенной. Человек не должен мнить себя средоточием божественного замысла о мире, но должен расцениваться как существо более или менее случайное – одно из многих творений, рассеянных в бесконечных мирах. Только при этом условии мир вполне однороден и мы, вникая в земную природу, можем судить и об устройстве небес.
        Два момента делают эту исходную идею специфической – качественно отличной от современной концепции населенного космоса. Во-первых, все обитаемые миры существуют независимо друг от друга, образуя именно множество, а не систему. Принципиально важно, чтобы события на Земле не зависели от событий в прочих, особо возвышенных, областях Вселенной. Этим принципом наука отмежевывалась не только от астрологии, но и от более древней традиции, усматривавшей в земной действительности отражение некоей высшей реальности. Во-вторых, это множество в интеллектуальном отношении однородно: разум обитателей иных миров идентичен земному. Если фантасты, большей частью сатирики, и посещали иные миры, то лишь затем, чтобы лишний раз убедиться в торжестве одного и того же закона: на земле и на звездах, у лилипутов и у гигантов, в хижинах и дворцах. Тело, в котором воплощается разум, может варьироваться, как в “Микромегасе” Вольтера, но в нем осуществляется всегда один, равный себе разум. Поэтому в космосе Вольтер находил не больше, чем на Востоке: его космические странствия мало отличаются от его же путешествий в мир “Тысячи и одной ночи”. Понятия сверхчеловеческого разума нет, потому что идея Бога уже поблекла, а идея исторического прогресса еще не утвердилась.
        Идея истории, вообще говоря, противоречит идее космоса: принцип исторического понимания действительности соперничает с идеалом ее естественнонаучного объяснения – здесь и разделялись науки о природе и науки о человеке. Все законы природы выводимы из принципов сохранения, то есть из требования, чтобы во всех превращениях мир по сути оставался равным себе. Античный космос – это вневременная структура. История же, напротив, исходит из принципа творения. Она выводит из “низшего” “высшее”, различая мир по градациям его совершенства. Такой мир чужд классической физике: она никогда не ставила целью объяснить “возникновение” чего бы то ни было – в аристотелевском смысле этого слова. Космогония – это еще не история. Пусть последняя и возникла в Элладе, но идея исторического человека античности осталась чужда. Перенесение человека из космоса в историю стало делом христианства.
        В научной картине мира, понимаемого как совокупность всего естественного, сам человек, его познающий, оставался существом “сверхъестественным”. Не рискуя перечить богословию, наука при своем утверждении и не претендовала на постижение человеческого “естества”. Не сразу выяснилось, что космос “без человека немыслим, а с человеком непостижим” (Герцен). Идея истории проникла в естествознание для выявления природы самого человека. Классическое единство этих идей – истории и природы – было достигнуто в 19-м веке учением о происхождении видов. Но далее “идея истории” начинает теснить “идею природы” – даже в физике. К чему это приводит, можно видеть в современных “стандартных” космогониях: они читаются как фрагменты фантастической, если не сказочной, литературы.
        Другой результат того же симбиоза – идея сверхчеловеческого разума, скрытого в космосе. Оказывается, из новоевропейского понятия природы выводимо не только человечество. Если бесконечные миры Вселенной развиваются в разных условиях, если есть старые и новые звезды, и если вероятность зарождения и сохранения жизни на прочих планетах не равняется нулю, то существуют более и менее развитые сообщества разумных созданий. Поскольку же мы, будучи случайной реализацией этого всеобщего процесса, находимся, скорее всего, где-то посредине, то в высшей степени вероятно, что существуют высокоразвитые цивилизации, опередившие нас на миллионы лет.
        Выход человека в космос, развитие астрофизической техники и средств дальней связи сделали, кажется, практически возможным контакт между различными мирами, что превратило гипотетические обитаемые миры из розного множества в связную (потенциально) систему. Так не пора ли актуализовать эту связь? Так возникла проблема межзвездной связи под международным кодом СЕTI. Мы радостно оповестили космос о том, что уже разумны. Уже не первое десятилетие радиотелескопы вслушиваются в небо, надеясь уловить в нем хоть отблеск сочувствия – слышат ли нас? Но космос молчит. Точнее, он шумит на всю мощность наших радиоусилителей, и проблема заключается в том, как выделить из белого шума равнодушной природы нечто родное – разумное.
        Молчание Вселенной в ответ на призыв породниться стало для астрофизиков столь неожиданным, что уже прибавилось к числу “космологических парадоксов”. Как следует его понимать? Для убежденного в реальности ВЦ приемлемы лишь два варианта ответа: либо нас не слышат, либо не слышим мы. Нас могут не слышать потому, что, говоря по чести, наши сигналы пока слабоваты. Но этого никак нельзя сказать о сигналах цивилизаций, миллионами лет более умудренных. Скорее всего, мы их давно принимаем, да только не вполне разумеем – не ведаем того, что они разумны. Некоторые из небесных посланий могут маскироваться под земные посредством какой-нибудь мимикрии: таиться меж нами, как бабочки в листве.
        Ничто не мешает представить, что некая сверхмощная ВЦ, опередившая нас на миллион-другой лет научно-технического прогресса, присутствует здесь на Земле даже не в облике таинственной Шамбалы, а прикидываясь какими-нибудь неприметными камушками, картинами или облаками. Присутствует и держит нас всех под присмотром. Возможности подобной мистификации дотошно изучались фантастами, и высказано уже предположение, что Солнечная система – всего лишь неудачная магистерская диссертация. Гейне когда-то и вовсе пригрезилось, что вся наша реальность – от Венеры Милосской до парохода – лишь сон захмелевшего бога.
        Ясно, что с такими представлениями о высшем разуме астрофизикам работать нельзя. А с какими можно? Каким именно образом научный разум может представить себе существование разума, существенно более высокого, нежели он сам? Неясно даже, какой смысл имеет употребление – применительно к разуму – количественных характеристик типа “больше–меньше”. Не исключено, что само представление о количественной мере разума – лишь следствие особого и преходящего его состояния, близкого к научному нарциссизму.
        Числом можно выразить физические характеристики человека: силу, выносливость, скорость реакции и т.п. – для этого существует спорт. Правосудие количественно оценивает тяжесть вины человека. Общественная ценность человека измеряется в назначаемом ему окладе. А вот разумность, понимаемая как интегральный и отличительный признак божьей твари, представляет для измерения едва ли одолимую трудность.
        Повальные измерения “коэффициента интеллекта” в Америке показали, что все подобные тесты фиксируют как “статус кво” лишь умственный потолок их создателей. Белый человек не может составить тест “разумности”, по какому он сам получит показатели хуже, чем китаец или папуас. Вопрос “что есть разум?”, адресованный человеку разумному, равнозначен вопросу “кто вы?”. Если вы зададите его честному и совестливому исследователю, то чем обстоятельнее он будет изображать разумность, тем яснее вы будете узнавать в его изображении самоописание – быть может лишь слегка идеализированное, нацеленное на то, чем исследователь еще надеется стать. Это логически и жизненно неизбежно. Глубочайшие свои истины человек утверждает делом своей жизни. Если бы он верил в какую-то иную, чем осуществляется в нем самом, ценность, то стал бы другим. Но если это так, то как может один разум оценить “уровень” другого, не уподобляя его себе? В таких тестах изображается, более или менее скрыто, их создатель, и нарушение этого закона приводит к тем же неразрешимым противоречиям, что и знаменитый вызов логике, брошенный утверждением “я лгу” (“то, что я утверждаю сейчас, ложно”).
        Как можно высмотреть в глубинах Вселенной разум, превышающий наш, пока он известен в единственном экземпляре?
        На самом деле множественность разумов была открыта на Земле, и притом в чрезвычайно своеобразном историческом контексте. Предпосылки этого открытия были заложены в эпоху первой научно-технической революции, когда обнаружились, во-первых, целый Новый Свет социокультурных единств, разительно отличных от европейских, и, во-вторых, возможность их технического сравнения. Были открыты (и притом совершенно в ином качестве, чем “варвары” на закате античности) “дикари”, по отношению к которым новоевропейский разум убедился в своем совершенном превосходстве. Конечно, оно трактовалось как религиозно-духовное, но путь миссионерам расчищало огнестрельное оружие: впервые в истории техническая оснастка культуры оказалась решающим фактором состязания культур. Возможность однозначного сравнения народов по степени их технического могущества позволила упорядочить “разумы” в одном ряду. Разум как таковой был отождествлен с техническим, и на “народах” был практически решен вопрос о “количестве разумности”.
        Сами народы стали мыслиться как “своего рода” личности. Исподволь возвращаясь к язычеству, новоевропейская культура поменяла богов природы на богов истории – “нации”, действующие на исторической арене. Не силам природы, но силам истории были примыслены свойства волящих, благих и бессмертных личностей. Чтобы описать ситуацию в мире, нужно определить сначала исторические агенты – “народы”, выяснить их характер (“традиции”), учесть их насущные “потребности” и ближайшие “интересы”. Сами боги живут в эпическом времени, тогда как в профанном мире их волю оглашают их жрецы. А если они не сумеют договориться, то в борьбу вступают сами боги, и горе тогда человеческим “личностям” – их нет, а есть народ, идущий на народ: абстрактный иван, в должном количестве экземпляров, на абстрактного фрица, подобным же образом исчисленного.
        Духи, изгнанные естествознанием из природы, переселились в историю. Но заселили уже не Олимп с неопределенной метрикой, а историческое время – прямую. Мифическое представление о народах как бессмертных личностях позволило погрузить “разумы” в одномерный континуум, а сравнимость народов по уровню технического оснащения позволила упорядочить “разумы” в одном ряду. Так, или примерно так, была сконструирована шкала разумности и в наше сознание вернулась идея сверхчеловеческого разума.
        Однако участие в жизни землян сверхчеловеческой разумной силы несовместимо с новоевропейской культурной программой. Если кто-то в этом космосе относится к нам таким же образом, как мы относимся, скажем, к микробам, то вся наша реальность становится фантомной. Если идея сверхчеловеческого разума воспринята, то ничто не может спасти нас от подобной опасности. Обращение познавательного отношения (не мы познаем – нас познают) в корне меняет всю психологию, логику, да и технологию познания.
        Вернемся, однако, к новоизобретенной “шкале разумов”. Ведь рано или поздно будет спрошено о “начале” и “конце” этой шкалы – иначе мы не вполне понимаем, что измеряем. Что касается нулевой отметки этой шкалы, то, обездушив природу, мы, пожалуй, уже сконструировали из нее исходный эталонный объект. Но какого предмета мы касаемся другим концом линейки? Этот дальний конец должен быть бесконечным – уже потому, что “развивающийся” разум трудно помыслить конечным. Но бесконечный разум представляет логическую опасность. Для него не существует различия между мышлением, волением и движением. И самый продуманный вариант представления о таком разуме мы имеем в пантеизме, воплощающем бесконечный ум в той самой природе, какую в нашем исчислении разумов мы вроде положили эталоном нуля.
        Трудно даже представить, сколь топки и вязки метафизические дебри этого вопроса. Природа сверхчеловеческого разума продумывалась как раз той теологией, на развалинах коей утверждалась физическая наука. Ученые, занятые поиском ВЦ, кажется, до сих пор не вполне сознают странностей своей затеи. Они, видимо, допускают, что отмежевавшись от вульгарности уфологии организационно, можно избавиться от коварства ее предмета.
        Начать с того, что астрономы, физики и прочие специалисты по космосу, профессия которых никогда не сводила их с лингвистикой, семиотикой или иными языковыми дисциплинами, ставят перед собой проблему символа. И притом самым что ни на есть брутальным манером: 1) как распознать в космосе символ чужого разума? 2) как сконструировать символ нашего разума? Символы, изысканные уфологами, их, разумеется, не устраивают. Но великолепна решимость, с какой физики бросаются в бездны этой проблемы с расчетом решить ее в сжатые сроки.
        Поразительна легкость, с какой культура стала объектом физики – вопреки достигнутому ранее многотрудному соглашению о разделении их суверенных владений. Цивилизации ищут тем же манером, как открываются кварки или “черные дыры” – как физические объекты. Орудиями, созданными для изучения естества, в космосе ищут сверхъестественное. Пусть оно и называется “искусственным” – средствами физики высматривается культура. Не потому ли предмет их разысканий так смахивает на оккультный?
        “…Видения мистиков и святых, ясновиденья йога и развитого оккультиста; все, что познается в вещих сновиденьях и в наиболее высоких состояниях человеческого сознания, все это не более как проникновение в физических мозг вибраций высших миров, воспринятых высшими телами человека” – вот один из самых знаковых тезисов оккультизма в формулировке Анни Безант. Чем он отличается от принципов “межзвездной связи”? Тем, что к “вибрациям высших миров” прислушиваются радиотелескопы. Но все орудия этого рода – лишь техническая проекция “высших” или “тонких тел человека”, предметное изощрение его чувственности. Различие лишь в том, что “вибрации” ощущаются не органическим телом, а телескопической приставкой к нему, и передаются, минуя эмоции, прямо в мыслящий мозг, непримиримый к мистике.
        Этот технический посредник, избавляющий человека от необходимости самому переживать “вибрации высших миров”, есть лишь средство общения. Но именно этот инструмент и представляет в космосе наш разум.
        Много спорят, каким должно быть содержание излучаемого в космос сигнала: ведь по логике дела он должен оповещать не только о разумности землян, но и о “количестве” этой разумности – достигнутом на сей день “уровне” ее развития. Натуральный ряд известен с пещерных времен, теорема Пифагора – с античных, а теорема Геделя – с двадцатых годов нашего века. Однако об уровне научно-технического развития точнее свидетельствует не содержание сигнала, а его техническая форма. Если судить здраво, так дальность передачи сигналов, то есть размер технически доступного космоса, лучше характеризует “состояние” разума, чем владение какой-нибудь теоремой гомологической топологии. “Разумное” редуцируется к техническому самой постановкой проблемы. Количество разума на Земле измеряется размерами космической сферы, доступной современным радиотелескопам, то есть просто-напросто километрами.
        Самопознание человечества принимает форму поиска “внеземных цивилизаций”. Высшим зрением, заимствованным у гипотетического стороннего наблюдателя, астрономы пытаются рассмотреть человечество издалека, чтобы узнать, как смотрится наш разум в космической перспективе. Но там он выглядит явлением техники.
        “Сигналы” космоса извечны, соприродны нашему разуму, они принимаются издревле, с тех пор как человек впервые увидел небо глазами человека и ужаснулся ему – осознал звезды как свою последнюю реальность, безмерно превосходящую его и тем не менее кровно ему близкую. “Принимать сигналы” космоса значит считаться с небом во всех своих помыслах. Принимать их как “разумные” значит осознавать космос как явление смысла, а не просто природы – не так, как это делают растения, жуки, фотоаппараты или радиотелескопы. Отражая звезды, глаз жука, как и фотоглаз, смешивает их с листвой ночных деревьев.
        Человечество обживало космос в трояком направлении:
        1. научном – в астрономии, физике, космологии;
        2. магическом – в астрологии и “антропокосмизме”;
        3. поэтическом – в звездной теме мировой лирики.
        Наука пытается дознаться, что звезды суть, тогда как мифопоэтическое мышление спрашивает о том, что они для человека значат – как влияют на нас. При этом астрология интересуется ими чисто прагматически, не слишком отвлекаясь на их эйдетику (так в закатах ищут порой лишь предвестие завтрашней погоды), тогда как для лирики они – предмет прямого общения. Выходя на проблему “межзвездной связи”, наука тоже отказывается от незаинтересованного обозрения небес и возвращается, по существу, к исконно астрологическому вопросу об их влиянии. Да, доныне звездный мир никак на нас не воздействовал, но только потому, что мы не имели доступа к его разумным силам.
        И косвенным образом воздействие космоса наука уже испытывает. Проблему “связи” поставили астрономы, инженеры, физики – специалисты по природе. Но далее выяснилось, что для решения этой задачи нужно бы сначала прояснить понятие цивилизации – ведь глупо шарить по космосу телескопами, не зная, что ищешь. Приходится озадачиваться совсем не физическими вопросами: конечны ли цивилизации во времени, прогрессируют ли они, и если да, то в каком направлении, связаны ли они друг с другом, расположены ли к контакту и т.д. Ответы на эти вопросы можно получить единственным способом – обратившись к изучению собственной уникальной истории. Далее на очереди лингвистика, семиотика, социальная психология. Пока CETI – это единственное из научных занятий, где ученые вынуждены выразить свои представления о человечестве, чтобы положить их в основу технических решений. Вот и выходит, что налаживание связи с космосом требует установления связи человечества с самим собой, а именно, достижения взаимопонимания между естественнонаучной и гуманитарной культурами, что сосуществуют сейчас на Земле как на разных планетах – астрономически удалившись друг от друга.
        Видя жука, ползущего по стеблю, сознавая малость этого жука и всего его мира и невольно сравнивая его с собой, мы автоматически запускаем механизм, опирающийся на представление о непрерывности разумной природы. В жуке, мы полагаем, осуществляется тот же процесс, что и в нас, только “меньше”. А раз он может быть “больше” или “меньше”, то нельзя же с уверенностью утверждать, что в нас он самый-самый. Побратавшись в разуме с жуком, мы получаем и сверхчеловеческий разум.
        Включая жука в поле своего сознания и наделяя его частью своего сознания, мы не можем не сознавать существования более общей формы, включающей нас столь же полно, как наше сознание – жука. Но при этом мы упускаем из виду, что это гипотетическое более высокое сознание, сознаваясь нами, становится нашим сознанием. А это и разрывает пропорцию разумов в тот самый момент, когда она составляется. Мы с жуком не можем составить непрерывный ряд разумов, возводящий к сверхразуму, потому что в разуме жука нет и не может быть моей реальности. Его сознание не вмещает моего. В мире насекомого не может обнаружиться человек. Сколько бы жук ни глядел на меня, он никогда не обнаружит во мне субъекта, а только нечто подобное ветру, тени, птице, облаку, ибо он сам не субъект, а только страждущая природа.
        Реально сверхсознание существует как часть моего собственного сознания – как феномен самосознания. С него и спрос.

Справка:

Шевченко Вячеслав Васильевич (1938 г.р.), занимался в ЦНИИ «Циклон» системным анализом развития техники. Заочно закончил аспирантуру при кафедре философии естествознания МГУ. Помимо специальных изданий, публиковался в ежегодниках «Системные исследования» и «Пути в незнаемое», в журналах «Знание-сила», «Человек», «Звезда», «Ideen des exakten Wissens», «Bild der Wissenschaft», на порталах «Русского переплета» и «Веера».